I

Двадцатый век прошел под знаком стремительно нарастающего осознания значения проблем культуры в сфере интересов общества и человечества. Обнаружились прежде невидимые или неосознаваемые взаимосвязи между социальными, экономическими, политическими, технологическими явлениями, с одной стороны, и состояниями культуры, с другой. Традиция игнорирования этих взаимосвязей там, где она является печальной действительностью, ведет не просто к дисгармонии общественного развития, но выступает непосредственным источником тяжелейших кризисов. Все же можно утверждать, что такая позиция неуклонно слабеет и признается анахроничной и неприемлемой для современного мышления. Для наступившего века культуроцентризм становится уже стандартной методологической установкой.

Совсем иначе обстояло дело к началу XIX столетия. Политические и социальные проблемы не только поглощали все внимание интеллектуального мира, но понимались столь широко, что включали в себя как частные и все те, которые представляли духовную жизнь человека. Даже мораль могла рассматриваться как составная часть политического поведения или механизм, посредством которого может быть сформирована политическая власть и упрочено государство. Таково, в частности, было учение об этократии Гельвеция, хотя надо признать, что сама постановка вопроса им была пионерской и даже в одежде своеобразного «этического утопизма», входившего составной частью в идеологию просвещенного абсолютизма, сулила перспективы в улучшении понимания значения культурных факторов в жизнедеятельности общества.

Европейское общество, уверенно вовлекавшееся в фазу буржуазного развития, естественно отдавало приоритет тому типу знания, которое отвечало его основному запросу, а именно выясняло экономические, хозяйственные основы его жизни. Бурное развитие политической экономии и других экономических наук, пришедшееся на первую половину XIX века, неизбежно оказывалось приоритетным. И поэтому естественно, что еще относительно недавно выделившееся в самостоятельный концепт